В 30-е годы угроза будущей войны висела в воздухе, а песня «Если завтра война» была едва ли не самой популярной. Во всяком случае, открытие Ишимбайского нефтяного месторождения заставило правительство СССР вложить в нефтяную отрасль Башкирии немалые средства, в результате чего увеличилась добыча нефти, а также началось строительство нефтеперерабатывающих производств в Ишимбаево и Уфе, был введен в эксплуатацию Туймазинский нефтепромысел.
С 1938 по 1941 год на Уфимском крекингзаводе были пущены в эксплуатацию промышленные установки по переработке сернистых нефтей в широких масштабах (впервые в стране!): термического крекинга, риформинга, вторичной перегонки бензина, сернокислой очистки нефтепродуктов; комбинированная установка переработки нефти, установки — газофракционная, битумная, технического изооктана для получения авиационных бензинов.
А планы составлялись еще более значимые: по добыче нефти Башкирии отводилось ведущее положение в стране, причем, с полной переработкой на месте, для чего должны были появиться, помимо наращивания производственных мощностей на уфимских и ишимбаевских заводах, еще два крекинг-завода — в Туймазах и Ишимбаево.
Развитие нефтяного производства сдерживалось нехваткой квалифицированных инженерно-технических кадров, о чем руководящие органы Башкирской АССР сообщали правительству СССР, сопровождая информацию просьбами об открытии соответствующих учебных заведений. В результате в Стерлитамаке и Ишимбае начали готовить кадры среднего звена, а открытие нефтяного вуза в восточной части страны было включено лишь в перспективные планы, поскольку число людей с законченным средним образованием в стране было невелико, что усугубилось вышедшим в 1940 году Постановлением Совета народных комиссаров СССР о платном обучении в старших классах школ и в вузах, а также об изменении порядка назначения стипендий.
Перспективные разработки поломала война, и высшее нефтяное образование в Уфе появилось раньше, чем планировало правительство страны, — в результате чрезвычайного положения, когда в связи с приближением фашистских войск к Москве Нефтяной институт имени академика И. М. Губкина был эвакуирован в Башкирию.
Даже плановый переезд крупного института в другой город вряд ли может пройти без накладок. Что же говорить о вывозе людей и имущества в краткие сроки, когда вражеские войска двигались к Москве, когда фашистские самолеты уже бомбили столицу! Согласно принятому Постановлению ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 27 июня 1941 года «О порядке вывоза и размещения людских контингентов и ценного имущества» и в первые же месяцы войны в Башкирию было эвакуировано 172 промышленных предприятия, 13 военных учебных заведений, ряд предприятий и учреждений нефтяного профиля, в том числе Наркомат нефтяной промышленности. К концу 1941 года в республике находилось 278 тысяч эвакуированных граждан, из них 104 тысячи — в Уфе, население которой к тому времени составляло всего 250 тысяч человек. Вполне понятно, что сложности возникали и при отправке, и при размещении на новом месте.
Тем не менее, несмотря на чрезвычайные обстоятельства, определенный порядок при эвакуации соблюдался: так, эвакуация имущества Губкинского института заранее была разбита на два этапа. Подготовка к первому проводилась до 15 октября под руководством директора, профессора Михаила Михайловича Чарыгина, шла спокойно и не слишком торопливо, поскольку в первые два-три месяца у людей еще не исчезла надежда на быстрое окончание войны.
По крайней мере, как свидетельствовала профессор Татьяна Александровна Лапинская, в ту пору молодой ассистент кафедры петрографии осадочных пород Московского нефтяного института имени академика И. М. Губкина, и она, и другие ее коллеги успели отвезти детей и пожилых родственников вглубь страны. Еще в июле, когда в Москве начались бомбежки, было обнародовано распоряжение: всех детей до 14 лет эвакуировать до 30-го числа. Институту помогли достать теплушку — пустой вагон для перевозки солдат, где разместилось много семей. Сначала ехали до Мурома, где Татьяна Александровна с мамой и дочкой двух с половиной лет три дня жили буквально под открытым небом, пока не достали билеты до Кургана, куда и добирались к родственникам. Оставив там своих, Лапинская вернулась в Москву, в пустую квартиру (муж был на фронте) и стала готовиться к занятиям, которые начались, как обычно, 1 сентября и продолжились вплоть до 15 октября, когда секретаря институтской парторганизации Павлу Андреевну Рулеву вызвали ночью, чтобы огласить распоряжение о немедленной эвакуации. Профессор Чарыгин по приказу народного комиссара нефтяной промышленности Ивана Корнеевича Седина срочно выехал в Уфу «готовить плацдарм» для размещения, и отправление шло уже без него. «16 октября 1941 г. и. о. директора И. И. Мордвинцев, оставшийся после отъезда М. М. Чарыгина главным должностным лицом института, и секретарь партбюро П. А. Рулева вместе с профессорско-преподавательским составом, студентами и сотрудниками института, всего в количестве 300 человек, вышли в пешем порядке из Москвы», — это цитата из акта, составленного 20 ноября 1941 г. комиссией по обследованию состояния института после выполнения первого этапа эвакуации. А вот воспоминание о дне 16 октября Татьяны Александровны Лапинской: «Тогда мы размещались в здании Горной академии по адресу Ленинский проспект, 6. В одном дворе находились три института — наш, Горный и Институт стали. Собралась большая толпа сотрудников и студентов. Я как раз дежурила в партбюро и с утра поднимала студентов в общежитии. Повезло тогда всем, что стояла теплая сухая осень. Двинулись пешком по шоссе Энтузиастов во главе с Рулевой. Собирались дойти до Владимира, потом двигаться по реке до Ульяновска или поездом. По пути многие подсаживались в машины, которых ехало в том же направлении немало. Я была среди тех, кто остался в институте, чтобы наводить порядок и продолжать сбор оборудования».
Поскольку И. И. Мордвинцев был привлечен к ответственности как самовольно покинувший свой пост, то 27 октября приказом по Наркомнефти исполнение обязанностей директора и проведение подготовки ко второму этапу эвакуации было возложено на вернувшегося из армии заместителя директора по учебной и научной работе Ф. А. Требина. Под его руководством была создана комиссия по обследованию состояния институтской материальной базы после первого этапа эвакуации. Ее выводы неутешительны: часть дорогого имущества, необходимого в учебном процессе, была поломана или расхищена. Уничтоженной или утерянной оказалась и важная документация, в том числе многие личные дела студентов, преподавателей и сотрудников, трудовые книжки, экзаменационные листы, отчетно-статистические материалы и т. д. На новом месте многое пришлось начинать буквально с нуля. Хотя в процессе второго этапа эвакуации всё, что можно было спасти, старались сохранить. Предоставим опять слово Т. А. Лапинской: «По ночам мы дежурили, поскольку обстановка военная. В учебных мастерских было налажено производство ручных гранат. Днем паковались: подбирали коллекции минералов, связывали в пачки учебники, укладывали лабораторное оборудование. К 4-му ноября прибыли студенты с производственной практики, собрались и сотрудники, в том числе некоторые из тех, что ушли пешком 16 октября и вернулись. Нам были выделены три вагона IV класса, в которых стенки купе поднимались и становились спальными местами. Сколько смогли взять с собой учебных материалов — взяли, а крупное оборудование, библиотеку, коллекции минералов отправили малой скоростью. Всё это пришло в Уфу лишь в феврале 1942 года. А мы сами добирались до места целых две недели, потому что подолгу наш состав стоял, пропуская то танки из Челябинска, то эшелоны с бойцами, ехавшими на фронт, то шедшие в тыл поезда с ранеными».
И Татьяна Александровна Лапинская, и Тамара Петровна Вишнякова, которая тоже эвакуировалась вместе с институтом, но в Уфе сразу поступила на завод, отметили, что при огромном наплыве эвакуированных и поездов военного назначения сотрудники дороги работали слаженно и организованно. Достаточно упомянуть, что на больших станциях можно было не только разжиться кипятком, но и поесть горячего супа прямо на вокзале.
Один эпизод, который вспомнила Лапинская, заслуживает упоминания, чтобы понять, какой нравственный стержень доброты и взаимопомощи был у тех мужественных и стойких людей, что сумели вынести все тяготы и испытания войны, — может быть, как раз благодаря этому чувству локтя они не только выжили, но и победили.
В вагоне рядом с Лапинской ехали декан Василий Павлович Флоренский, Павла Андреевна Рулева, геодезист Соловьев, другие сотрудники и преподаватели, а также студенты Гостевы — муж и его беременная жена. Он собирался оставить ее у родных в Куйбышеве. Но роды начались прямо в пути. И вот нашли в поезде медсестру, у одной семьи оказался с собой самовар — добыли деревяшки, кусочки угля, согрели воду. Повезло еще, что как раз стояли на разъезде. Принимали роды медсестра и Павла Андреевна. Родился сыночек, которого нарекли Валерием, поскольку были недалеко от города Куйбышева. Там счастливый отец и сдал жену с младенцем в руки медиков, которые уже ждали в машине, и ее родителей, ставших неожиданно быстро бабушкой и дедушкой. Даже в мирное время роды в пути — явление необычное и нежелательное, но тут, в обстановке тесноты, бытовых неудобств, все прошло без каких-либо осложнений. А мимо грохотали эшелоны, где на открытых платформах вперемешку стояли станки и спали люди…
